ŷ������

“I don’t know the reason, but the reminder of what life is comes so timely at the moment of taking leave of it and on the threshold of its return.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“I understand intimacy and life quite differently.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Theosophist”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“One day Larisa Fyodorovna left the house and did not come back again. Evidently she was arrested on the street in those days or died or vanished no one knew where, forgotten under some nameless number on subsequently lost lists, in one of the countless general or women’s concentration camps in the north.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“In those hours when the general silence, not filled by any ceremony, became oppressive in that almost tangible lack, the flowers alone were a substitute for the missing singing and the absent rite.

They did not simply blossom and give off fragrance, but, as if in chorus, perhaps hastening the corruption by it, poured out their perfume and, endowing everyone with their sweet-scented power, seemed to perform something.

The kingdom of plants so easily offers itself as the nearest neighbour to the kingdom of death. Here, in the Earth’s greenery, among the trees of the cemetery, amidst the sprouting flowers rising up from the beds, are perhaps concentrated the mysteries of transformation and the riddles of life that we puzzle over. Mary did not at first recognise Jesus coming from the tomb and took him for the gardener walking in the cemetery. (‘She, supposing him to be the gardener…��)”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Rome was a marketplace of borrowed gods and conquered peoples,”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“I love you beyond mind or memory or measure.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“- Ты спрашиваешь, какая я. Я - надломленная, я с трещиной на всю жизнь. Меня преждевременно, преступно рано сделали женщиной, посвятив в жизнь с наихудшей стороны, в ложном, бульварном толковании самоуверенного пожилого тунеядца прежнего времени, всем пользовавшимся, всё себе позволявшего.
- Я догадываюсь. Я что-то предполагал. Но погоди. Легко представить себе твою недетскую боль того времени, страх напуганной неопытности, первую обиду невзрослой девушки. Но ведь это дело прошлого. Я хочу сказать - горевать об этом сейчас не твоя печаль, а людей, любящих тебя, вроде меня. Это я должен рвать на себе волосы и приходить в отчаяние от опоздания, от того, что меня не было уже тогда с тобою, чтобы предотвратить случившееся, если оно правда для тебя горе.”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago

“I would pretend (metaphorically) to have seen nature and universe themselves not as a picture made or fastened on an immovable wall, but as a sort of painted canvas roof or curtain in the air, incessantly pulled and blown and flapped by a something of an immaterial unknown and unknowable wind.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“A guerra fez a metade, e o resto a revolução terminou. A guerra foi uma interrupção artificial da vida, como se a existência pudesse ser temporariamente adiada. Que loucura! E a revolução eclodiu contra a vontade, como um suspiro longamente retido. Cada homem reviveu, renasceu, todos se transformaram, se modificaram. Pode-se dizer que cada um viveu duas revoluções, a sua própria, pessoal, e a de todos. O socialismo me parece um mar para onde devem fluir, como córregos, todas essas revoluções pessoais; um mar de vida, um mar de singularidades. Um mar de vida, eu disse, mas me refiro à vida que se vê nas pinturas, à vida transformada pelo gênio, à vida criativamente enriquecida. Agora, as pessoas decidiram experimentá-la, não nos livros, mas em si mesmas, não em abstrato, mas na prática.”
― Boris Pasternak, Doutor Jivago

“Nadie hace la historia, la historia no se ve, como no se ve crecer la hierba .”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Progress in science is governed by the laws of repulsion, every step forward is made by refutation of prevalent errors and false theories.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Ergueu a cabeça e, de cima do montículo, envolveu com um olhar ausente a vastidão deserta desse Outono e as cúpulas do mosteiro. O seu rosto, de nariz arrebitado, contraiu-se. Alongou o pescoço. Esse movimento de cabeça, num lobozinho, seria indício de que ia pôr-se a uivar. Com o rosto nas mãos, o pequeno desatou a chorar. Uma nuvem que corria ao seu encontro começou a vergastá-lo nas mãos e na face com as cordas de uma chuva gelada.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Myślę, że gdyby drzemiącą w człowieku bestię można było powstrzymać groźbą - nieważne: więzienia czy kary pośmiertnej - wówczas najwyższym emblematem ludzkości byłby pogromca cyrkowy z biczem w ręku, a nie pełen poświęcenia głosiciel prawdy.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Скоро сред представителите на тогавашната литература, сред университетските професори и философите на революцията щеше да се появи този нов човек, който бе размишлявал върху всичките им теми и който нямаше нищо общо с тях освен терминологията. Те всички се бяха вкопчили в някаква догма и се задоволяваха с думи и илюзии, а отец Николай беше свещеник, минал толстоевството и революцията, и продължаваше напред и напред. Жадуваше за мисъл окрилено веществена, която да очертае нелицемерно различим път в движението си и да промени света към по-добро, да е очевидна дори за детето и неукия, както блясъкът на светкавицата или тътенът на гръмотевицата. Жадуваше за новото.”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago

“Ей не хочется нравиться, �� думал он, �� быть красивой, пленяющей. Она презирает эту сторону женской сущности и как бы казнит себя за то, что так хороша. И эта гордая враждебность к себе удесятеряет ее неотразимость.”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago

“And now this mofiient also had come and gone. The dark-
red sun still hung, round as a ball, above the blue snowdrifts
on the skyline, and the snowy plain greedily sucked in its
juicy pineapple light, when the sleigh swept into sight and
vanished. �� Good-bye, Lara, until we meet in the next world,



AGAIN YARYKINO 441

good-bye, my Icwe, my inexhaustible, everlasting joy. I’ll
never see you again. I’ll never, never see you again.��*

It was getting dark. Swiftly the bronze-red patches of
sunset on the ^low faded and went out. The soft, ashy dis-
tance filled with lilac dusk turning to deep mauve, and its
smoky haze smudged the fine tracery of the roadside birch^
lightly hand-drawn on the pink sky, pale as thou^ it had
sudd^y grown shallow.

Grief had sharpened Yury’s vision and quickened his per-
ception a hundredfold. The very air surrounding him seemed
unique. The evening breathed witness of all that had befallen him. As if there had never
been such a dusk before and evening were falling now for
the first time in order to console him in his loneliness and
bereavement. As if the valky were not always girded by
woods growing on the surrounding hills and facing away from
the horizon, but the trees had only taken up their places
now, rising out of the ground on purpose to offer their
condolences.

He almost waved away the tangible beauty of the hour like
a crowd of persistent friends, almost said to the lingering
afterglow: “Thank you, thank you, I’ll be all right.��

Still standing on the veranda, he turned his face to the
closed door, his back to the world. �� My bri^t sun has set
something was repeating this inside him, as if to learn it by
heart. He had not the strength to say these words out loud”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Однако не мог же он сказать им: «Дорогие друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авторитетов. Единственно живое и яркое в вас �� это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали».”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago

“Всякая стадность �� прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу.”
― Pasternak Boris, Doktor Zhivago

“They came out of the vault intoxicated, not by the mere thought of food, but by the consciousness that they too were of use in the world and did not live in vain, and had deserved the praise and thanks which Tonya would shower on them at home.”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“Бедствие среднего вкуса хуже бедствия безвкусицы.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“Я не люблю правых, не падавших, не оступавшихся. Их добродетель мертва и малоценна. Красота жизни не отрывалась им.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“Самоуправцы революции ужасны не как злодеи, а как механизмы без управления, как сошедшие с рельсов машины.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“Насильственностью ничего не возьмешь. К добру надо привлекать добром.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“зари до зари, сооружать кров, возделывать землю в заботе о пропитании, создавать свой мир, подобно Робинзону, подражая Творцу в сотворении вселенной, вслед за родной матерью производя себя вновь и вновь на свет!”
― Boris Pasternak, Доктор Живаго

“Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь.”
― Борис Пастернак, Доктор Живаго

“Ningú no fa la història; la història no es veu, com tampoc no es veu créixer l'herba".
"Nadie hace la historia; la historia no se ve, como tampoco se ve crecer la hierba”
― Boris Pasternak, Doctor Zhivago

“Попадаются люди с талантом. Но сейчас очень в ходу разные кружки и объединения. Всякая стадность �� прибежище неодарённости, всё равно верность ли это Соловьёву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит её недостаточно.”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago

“Главной бедой, корнем будущего зла, была утрата веры в цену собственного мнения.”
― Борис Пастернак, Doctor Zhivago