ŷ������

“…you know, sometimes an electric lightbulb goes out all of a sudden. Fizzles, you say. And this burned-out bulb, if you shake it, it flashes again and it’ll burn a little longer. Inside the bulb it’s a disaster. The wolfram filaments are breaking up, and when the fragments touch, life returns to the bulb. A brief, unnatural, undeniably doomed life—a fever, a too-bright incandescence, a flash. The comes the darkness, life never returns, and in the darkness the dead, incinerated filaments are just going to rattle around. Are you following me? But the brief flash is magnificent!

“I want to shake��

“I want to shake the heart of a fizzled era. The lightbulb of the heart, so that the broken pieces touch��

“…and produce a beautiful, momentary flash��”
― Yuri Olesha, Envy

“Human life is insignificant. What’s ominous is the movement of the spheres. When I settled here, a sun speck sat on the doorjamb at two in the afternoon. Thirty-six days passed. The speck jumped to the next room. The earth had completed another leg of its journey. The little sun speck, a child’s plaything, reminds us of eternity.”
― Yuri Olesha, Envy

“(Things don’t like me. Furniture purposely sticks out its leg for me. A polished corner once literally bit me. My blanket and I have always had a complicated relationship. Soup served to me never cools. Any little thing—a coin or a cuff link—that falls off the table usually rolls away under furniture that’s hard to move. I crawl across the floor and lifting my head I see the sideboard laughing.)”
― Yury Olesha, Envy

“He has a superb groin. A silky pouch. A secret garden. The groin of a sire. I once saw just such a creamy, velvet groin on a male antelope.”
― Yury Olesha, Envy

“Раннее утро. Переулок суставчат. Я тягостным ревматизмом двигаюсь из сустава в сустав. Меня не любят вещи. Переулок болеет мною.”
― Юрий Олеша, Envy

“Once he raised his arm to show his friends the back of his hand, where the veins were laid out in the shape of a tree, and he broke out in the following improvisation:

“Here,�� he said, “is the tree of life. Here is a tree that tells me more about life and death than the flowering and fading of tree gardens. I don’t remember when exactly I discovered that my wrist was blooming like a tree…but it must have been during that wonderful time when the flowering and fading of trees still spoke to me not of life and death but of the end and beginning of the school year! It was blue then, this tree, blue and slender, and the blood, which at the time I thought of not as a liquid but as light, rose like the dawn over it and turned my metacarpus’s entire landscape into a Japanese watercolor��

“The years passed, I changed, and the tree changed, too.

“I remember a splendid time; the tree was spreading. The pride I felt, seeing its inexorable flowering! It became gnarled and reddish brown—and therein lay its strength! I could call it my hand’s might rigging. But now, my friends! How decrepit it is, how rotten!

“The branches seem to be breaking off, cavities have appeared…It’s sclerosis, my friends! And the fact that the skin is getting glassy, and the tissue beneath it is squishy—isn’t this a fog settling on the tree of my life, the fog that will soon envelop all of me?”
― Yuri Olesha, Envy

“I need to be blinded, Valya. I was wrong, Valya ... I thought the emotions had perished -- love and devotion and tenderness, but it's all still here, Valya ... Only not for us, all that's left for us is envy and more envy ... Poke out my eyes, Valya, I want to go blind ...”
― Yury Olesha, Envy

“You are a clot, so to speak. A clot of envy in the dying era's bloodstream. The dying era envies the era that's coming to take its place.”
― Yury Olesha, Envy

“Выдумка �� это возлюбленная разума.)”
― Юрий Олеша, Зависть

“What could be poetic in a pigsty enveloped in so many curses?”
― Yury Olesha, Envy

“A HUGE cloud with the outline of South America loomed over the city. The cloud itself was luminous, but the shadow it cast was ominous. The shadow was moving astronomically slowly toward Babichev’s street.”
― Yury Olesha, Envy

“I listen, horrified. It's the laughter of a heathen priest. I listen like a blind man listening to a rocket explode.”
― Yury Olesha, Envy

“Было очень приятно видеть Бабичева по двум причинам: первая �� он был известный человек, и вторая �� он был толст. Толщина делала знаменитого человека своим. Бабичеву”
― Юрий Олеша, Зависть

“Fantasy is reason's sweetheart.”
― Yuri Olyesha, Envy

“Women! We’re going to blow the soot off you, clean the smoke from your nostrils, the din from your ears, we’re going to get you a potato that peels itself magically, in an instant, we’re going to give you back the hours the kitchen has stolen from you—you’re going to get half your life back. You, young wife, you cook your husband soup. You sacrifice half your day to a puddle of soup! We’re going to transform your puddles into shimmering seas, we’re going to ladle out cabbage soup by the ocean, pour kasha by the wheelbarrow, the blancmange is going to advance like a glacier! Listen, housewives, wait, this is what we’re promising you: the tile floor bathed in sunlight, the copper kettles burnished, the saucers lily-white, the milk as heavy as quicksilver, and the smells rising from the soup so heavenly they’ll be the envy of the flowers on your tables.”
― Yury Olesha, Envy

“В нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами�� Одаренный человек либо должен потускнеть, либо решиться на то, чтобы с большим скандалом поднять шлагбаум. Мне, например, хочется спорить. Мне хочется показать силу своей личности. Я хочу моей собственной славы. У нас боятся уделить внимание человеку, Я хочу большего внимания. Я хотел бы родиться в маленьком французском городке, расти в мечтаниях, поставить себе какую-нибудь высокую цель и в прекрасный день уйти из городка и пешком прийти в столицу и там, фанатически работая, добиться цели. Но я не родился на Западе. Теперь мне сказали: не то что твоя, - самая замечательная личность - ничто. И я постепенно начинаю привыкать к этой истине, против которой можно спорить. Я думаю даже так: ну, вот можно прославиться, ставши музыкантом, писателем, полководцем, пройти через Ниагару по канату�� Это законные пути для достижения славы, тут личность старается, чтобы показать себя�� А вот представляете себе, когда у нас говорят столько о целеустремленности, полезности, когда от человека требуется трезвый, реалистический подход к вещам и событиям,- вдруг взять да и сотворить что-нибудь явно нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: "Вот вы так, а я так". Выйти на площадь, сделать что-нибудь с собой и раскланяться: я жил, я сделал то, что хотел.”
― Юрий Олеша, Envy

“�� Товарищи! От вас хотят отнять главное ваше достояние: ваш домашний очаг. Кони революции, гремя по черным лестницам, давя детей наших и кошек, ломая облюбованные нами плитки и кирпичи, ворвутся в ваши кухни. Женщины, под угрозой гордость ваша и слава �� очаг! Слонами революции хотят раздавить кухню вашу, матери и жены!

…Чт�� говорил он? Он издевался над кастрюлями вашими, над горшочками, над тишиной вашей, над правом вашим всовывать соску в губы детей ваших�� Он учит вас забывать что? Что хочет вытолкнуть он из сердца вашего? Родной дом �� дом, милый дом! Бродягами по диким полям истории он хочет вас сделать. Жены, он плюет в суп ваш. Матери, он мечтает с личик младенцев ваших стереть сходство с вами �� священное, прекрасное семейное сходство. Он врывается в закоулки ваши, шмыгает, как крыса, по полкам, залазит под кровати, под сорочки, в волосы подмышек ваших. Гоните его к черту!.. Вот подушка. Я король подушек. Скажите ему: мы хотим спать каждый на своей подушке. Не трогай подушек наших! Наши еще не оперившиеся, куриным пухом рыжеющие головы лежали на этих подушках, наши поцелуи попадали на них в ночи любви, на них мы умирали, �� и те, кого мы убивали, умирали на них. Не трогай наших подушек! Не зови нас! Не мани нас, не соблазняй нас. Что можешь ты предложить нам взамен нашего умения любить, ненавидеть, надеяться, плакать, жалеть и прощать?.. Вот подушка. Герб наш. Знамя наше. Вот подушка. Пули застревают в подушке. Подушкой задушим мы тебя��”
― Юрий Олеша, Envy

“«Женщины! Мы сдуем с вас копоть, очистим ваши ноздри от дыма, уши �� от галдежа, мы заставим картошку волшебно, в одно мгновенье, сбрасывать с себя шкуру; мы вернем вам часы, украденные у вас кухней, �� половину жизни получите вы обратно. Ты, молодая жена, варишь для мужа суп. И лужице супа отдаешь ты половину своего дня! Мы превратим ваши лужицы в сверкающие моря, щи разольем океаном, кашу насыплем курганами, глетчером поползет кисель! Слушайте, хозяйки, ждите! Мы обещаем вам: кафельный пол будет залит солнцем, будут гореть медные чаны, лилейной чистоты будут тарелки, молоко будет тяжелое, как ртуть, и такое поплывет благоуханье от супа, что станет завидно цветам на столах».”
― Юрий Олеша, Envy

“…Бы�� устроен бал. Дети разыгрывали пьесу, исполняли балет на специально устроенной в большой гостиной сцене. И девочка�� представляете ли себе? �� такая типичная девочка, двенадцати лет, тонконожка в коротком платьице, вся розовая, атласная, расфуфыренная, �� ну, знаете, в целом, со своими оборочками, бантами, похожая на цветок, известный под именем «львиной пасти»; красотка, высокомерная, балованная, потряхивающая локонами, �� вот такая девочка хороводила на том балу. Она была королевой. Она делала все, что хотела, все восхищались ею, все шло от нее, все стягивались к ней. Она лучше всех танцевала, пела, прыгала, придумывала игры. Лучшие подарки попали к ней, лучшие конфеты, цветы, апельсины, похвалы�� Мне было тринадцать лет, я был гимназистом. Она затерла меня. А между тем я тоже привык к восторгам, я тоже был избалован поклонением. У себя в классе и я главенствовал, был рекордсменом. Я не вытерпел. Я поймал девчонку в коридоре и поколотил ее, оборвал ленты, пустил локоны по ветру, расцарапал прелестную ее физиономию. Я схватил ее за затылок и несколько раз стукнул ее лбом о колонну. В тот момент я любил эту девчонку больше жизни, поклонялся ей �� и ненавидел всеми силами. Разодрав красоткины кудри, я думал, что опозорю ее, развею ее розовость, ее блеск, и думал, что исправлю допущенную всеми ошибку. Но ничего не вышло. Позор упал на меня. Я был изгнан. Однако, мой милый, обо мне помнили весь вечер; однако бал я испортил им; однако обо мне говорили везде, где появлялась красотка�� Так впервые познал я зависть. Ужасна изжога зависти. Как тяжело завидовать! Зависть сдавливает горло спазмой, выдавливает глаза из орбит. Когда терзал я ее там, в коридоре, жертву пойманную, слезы катились из моих глаз, я захлебывался, �� и все-таки я рвал восхитительную ее одежду, содрогаясь от прикосновения к атласу, �� оно вызывало почти оскомину на зубах и губах. Вы знаете, что такое атлас, ворс атласа, �� вы знаете, как прикосновение к нему пронизывает позвоночник, всю нервную систему, какие вызывает гримасы! Так все силы восстали на меня в защиту скверной девчонки. Оскомина, яд, таившийся в кустах и корзинах, вытек из того, что казалось таким очаровательно-невинным в гостиной, �� из ее платья, из розового, такого сладкого для глаз атласа. Не помню, издавал ли я какие-либо возгласы, совершая свою расправу. Должно быть, я шептал: «Вот тебе месть! Не затирай! Не забирай того, что может принадлежать мне…��”
― Юрий Олеша, Envy

“Отец был в кухне. (Он принадлежал к мрачной породе отцов, гордящихся знанием кое-каких кулинарных секретов и считающих исключительной своей привилегией, скажем, определение количества лаврового листа, необходимого для какого-нибудь прославленного по наследству супа, или, скажем, наблюдение за сроком пребывания в кастрюле яиц, коим положено достигнуть идеального состояния,- так называемых "яиц в мешочке".)”
― Юрий Олеша, Envy